Александр
Литвинов
СТИхи
* * *
От чего у вас нету собачки,
Такой маленькой, тряской Жужу?
Я б носил ей конфет передачки
И шептал то, что вам не скажу.
По утрам, когда вы ещё спали,
Мы б гуляли в Булонском лесу,
Вы бы кутались в пестрые шали,
Мы с Жужу обходили росу.
К ароматам «Дралле», «Лоригана»,
Чтоб поймать атропиновый взгляд,
Мы б спешили резвей урагана,
И был каждый по-своему рад.
Полулёжа на красной кушетке,
Вы б курили чрез длинный мундштук,
И собачку с её табуретки
Подзывали движением рук.
Мы бы слушали сны и пластинки,
Вечерами сидели в «Прюнье»,
Там в бокалах хрустальные льдинки
Разговаривали в тишине.
От чего у вас нету собачки,
Я уже догадался, мой друг, —
Ведь у вас, такой милой чудачки,
Есть стареющий, скучный супруг.
* * *
Она ждала весь день, скучая у камина,
Осенним ветром растрепалась гладь Невы,
Накрыт был стол, на нем вино и буженина,
На мостовой гранитным сном уснули львы.
В который раз не суждено случиться встрече,
Она не помнила давно, кого ждала.
Бесплотный дух людьми остался не замечен,
Лишь в старой топке появилась вдруг зола.
* * *
Щучки-сучки, ВМФ,
Рыбные котлеты,
Распахнули алый зев
С кораблей ракеты.
Щучки-сучки, выходной,
Снова буду пьяный,
В городе июльский зной,
Девушки румяны.
Щучки-сучки, целый день
Чищу, жарю, парю,
Мне страну любить не лень,
За неё хуярю!
* * *
Бывает, гуляешь по мостовой,
Хмельной от улиц нарядных,
Арки, фасады, окон ровный строй,
Двери закрытых парадных.
Двери такие не сдвинуть плечом,
Они высоты огромной.
Долог их век, здесь Арманд с Ильичом
Походкой шагали ровной.
Так для каких же таких исполин
В зданиях входы большие?
С ними сравнится простой гражданин
Как Лихтенштейн с Россией.
Был бы вопрос, и найдется ответ:
В грезах больных, односпальных
Вниз с постамента спустился поэт –
Памятник на Триумфальной.
Шагом размашистым двинулся в путь,
Бронзовым эхом по крышам.
Чтобы понять, надо было уснуть,
Грохот поэта услышать.
Пару кварталов пройдя, распахнул
Грузные двери моментом,
Внутрь зашел и хитро подмигнул –
Мол, нужно быть монументом.
* * *
Монастырки пели в хоре,
Вечер спрятался в лампадки,
На резных стенАх в соборе
Птицы разыгрались в прятки.
Каменных ветвей узоры
Оплели златые своды,
Наполняли их просторы
Голоса иной природы.
Голоса другого толка —
Юная основа клира,
Глубже бездны, тоньше шелка,
Эхо внутреннего мира.
* * *
Мы стоя пили виски
В глубоком дворике у Галерной,
Ну или где-то близко,
Воздух был холодным, виски-скверным,
Птицы летали низко.
Курили сигареты,
Слушали Цоя на телефоне,
Искали хвост кометы,
Моё имя ночью в твоём стоне
Лучше, чем все ответы.
Кара, сет а муа, Кара,
Девяностые в нас навсегда!
Нету такого пожара,
Чтобы в памяти сжечь города.
Утром воды не стало,
Помнишь, как мы ломали кровати,
Узкое одеяло,
Звонки мобильных совсем не кстати,
Воздуха не хватало.
Кофе, омлет с сосиской,
Такси, уже к восьми на Шпалерной.
Ты жила где-то близко,
Воздух вновь холодный, голос нервный,
Птицы летают низко.
Кара, сет а муа, Кара,
Девяностые в нас навсегда!
Нету такого пожара,
Чтобы в памяти сжечь города.
* * *
Селедку, хлеб, картошку,
Морковок пару штук,
Две баночки горошка,
Сосиски, перец, лук,
Сметану, творог, манку,
Котлеты, рис, сырок,
Капусту, лечо банку,
Пельмени, кетчуп, сок,
Бутылку алкоголя,
Без жира колбасу,
Все, что попросит Оля,
В пакетах принесу.
Ведь руки не из теста,
В персах моих гранит.
Съедим все в два присеста,
Живот не заболит!
* * *
Тот город, где я должен был родиться,
Объят туманами, ветрами опьянен,
Здесь всюду реки, каменных гигантов лица
Следят за небом с берегов времен…
1996 г.
Тот город, где когда-то не родился,
Объят туманом, ветром опьянен,
Как двадцать лет назад, когда открылся
Мне взор гигантов с берегов времен.
Спешащий дождь с утра мосты помоет,
Как двадцать, так и двести лет назад.
Пусть сыновей теперь он беспокоит,
Пусть дочь весной приедет в Летний сад.
Им тоже не родной балтийский ветер,
Ведь ни один не вырос на Неве.
Вдруг ночью побродить при белом свете
Понравится сильнее им, чем мне?
Тогда пусть выбора облегчит бремя
Напор эмоций юности лихой,
И не мое, а их настанет время
По Невскому детей вести домой.
2016 г.
* * *
На канатной дороге по крышам,
Чтобы города голос услышать,
Там где море все тише и тише,
Ритмы каменных ветхих дворов.
Кровли уши прижали – антенны,
От событий потрескались стены,
И не трогают здесь перемены
Разноцветных пушистых котов.
Вечер мерно кабинки качает,
В них вдвоем даже тесно бывает.
Ну а кто-то кино вспоминает,
Что про Ялту снимал Соловьев.
Пальмы путь уступают платанам,
Сосны шишки ронять не устанут,
А часы вдруг стучать перестанут,
И опять выходить не готов.
* * *
Город, окраина, утро, рассвет.
Серый, лимонный, оранжево-розовый.
Флаг государства, которого нет.
Ветром гонимый листочек березовый.
Свежий, морозный кусок пирога.
Белый, желтеющий, красно-малиновый.
Хруст ото льда под мыском сапога.
Чай на столе остывает жасминовый.
Плед поднебесный откинут зарей.
Дымчато-синий и светло-сиреневый.
След самолет прочертил за собой.
Солнца восход на оттенки разменянный.
* * *
Всё гладко было, но вдруг вверх дном
Перевернулся твой тихий дом.
Летят тарелки, ты сам не свой,
Тому причина – скандал с женой.
Вот пёс с испугу залез под плед,
Не помогает дым сигарет,
В ушах сирены протяжный вой,
Уже доводит скандал с женой.
И на работе с утра бардак,
Не удаётся любой пустяк.
Орёт начальник: “Да, что с тобой!”,
Ему не скажешь: “Скандал с женой.”
Но может быть другой расклад,
Когда ты – первый и ты женат,
Когда ты сам всех ставишь в строй,
И не дай Бог, скандал с женой.
Тогда держись честной народ,
Вперёд пехота, не спи Морфлот.
Никто не крикнет, не скажет – стой!
К чему приводит скандал с женой!
А, может, ты уже залез
На подоконник, целуя крест?
Тогда, приятель, окно закрой,
Того не стоит скандал с женой.
И всё же лучше купи цветов,
Придумай пару красивых слов,
На час пораньше приди домой
И впредь уже не скандаль с женой.
* * *
Стали пальцы что ветки белы,
А карманы ракушками пОлны,
Изогнул ветер сосен стволы,
Хмурый берег пьёт пенные волны.
* * *
Одета в иней и песок,
Неравнодушными шагами
Ты танцевала между нами,
Как спирт пила брусничный сок.
Краснели под водой яры,
Войти в гранитные покои
Манили хвойною рукою
Заледенелые дворы.
На сопках снежные соски
Твердели от дыханья ветра,
За часом час, по сантиметру
Сжимались на груди тиски.
Неутихающая ширь -
Восток и запад, твердь и небо,
Шаманский пляс, монаха треба -
Девчонка дерзкая - Сибирь!
* * *
Хотелось обнять - невеста всё пятится,
И силой нельзя, и нет уж терпения.
Куда ни взгляни, там чёрная пятница,
А светлое где, моё воскресение?
Нужда стороной - в церквях свечи дороги,
Сторгован живот, осталось спасение.
Помощников нет, в друзьях ходят вороги,
Ну где же ты, светлое воскресение?
Грехи отпустить - а некому каяться,
Молитвенных слов забыто значение.
Но если уйти, то кто же останется?
Где светлое ты, моё воскресение?
* * *
Григорич свой долг пред семьею исполнил,
Он в этом всегда был сильней,
Когда в Севастополе взял вдруг и вспомнил
Про тещи своей юбилей.
К обеду, как раз, до наливок добрались,
Он выпил их, может, штук пять.
Те люди, что вечером в Ялту собрались,
Могли ли об этом узнать?
Как ловко Григорич засаживал пиво
И все обходил патрули,
А крымское солнце садилось красиво,
Душа не жалела рубли.
Автобус попался небыстрый, зараза!
Водитель на кочках трясет.
Григорич соседей спросил по три раза,
Куда их всех на ночь несет.
В кармане коньяк нагревался безбожно,
Друзья умоляли не пить,
Но им не понять, как ему ехать сложно,
И надо с тоски пригубить.
Григорич – мужчина, и даме достойной
Он место свое уступил.
Теперь же качаясь – маршрут неспокойный,
На туфли ей вновь наступил.
Он громко для всех объявлял остановки,
Пытался беседы начать.
Его комплименты пусть были неловки,
Но все же не «ешь твою мать».
Григорич опять предо мной хмурит бровки,
Тогда же я думал – помру,
Пока ни сошли на своей остановке.
Как скажет мой друг: «Быть добру!»
* * *
Бликует кафельный пол,
В углу дозревает лук,
Из золота сделан стол,
В колоннах какой-то стук.
Растущий из пепла еж,
Здесь день длится целый век,
И хлеб не отрежет нож,
И лег на вершины снег.
Тут меньше картин, чем рам,
Холодный играет джаз,
Из тени построен храм,
И так не хватает Вас.
* * *
Когда пред осенью в саду созреет яблок миллион,
И ветер, шелестя листвой, подбросит солнышко в зенит,
Родившийся на дне морском, светлоголосый алкион,
На ветви старых крепких древ, цветы роняя, прилетит.
Расправит крылья и смахнет на зрелые плоды росу,
Чтоб налились, как груди дев, целебным соком и добром.
А после звуки заплетет с лучами теплыми в косу
И запоет благую песнь про раем данный вечный дом.
Под звон колоколов на спас прольется трелями она,
Покой и избавленье дав тому, кто свет не заслужил.
И в птичьем стане сохранив девичьей гордости сполна,
Забыть заставит все и всех, с кем быть хотел и с кем прожил.
А ветер листья закружит, хмель добавляя в долгий сон,
Последних нот сотрется след в прозрачном небе из зеркал,
Родившийся на дне морском, светловолосый алкион
Роняя перья улетит, спев песню тем, кто сад искал.
* * *
Урандо Боросо - свирепый дракон
Сжигал города как поделки из спичек,
Имел два десятка ужасных привычек,
Не верил в мораль и плевал на закон.
Обкладывал данью все земли вокруг
Своей одинокой готической башни,
И было вассалам отчаянно страшно,
Когда тень от крыльев касалась их вдруг.
Он милых крестьянок и знатных особ
Утаскивал на ночь в свои казематы,
Не зная за то ни малейшей расплаты,
Творил, что захочет, насытиться чтоб.
Но время проходит, стареет дракон,
А если дракона храбрец не сражает,
То смерть его тоже к себе не впускает,
Дракон погружается в длительный сон.
Так минули годы, за ними века.
Росло человечество в схватке с прогрессом,
И дикий туризм обрастал интересом,
К драконовой башне открылась тропа.
Дочь маклера как-то в безлунную ночь
К Урандо Боросо в темницу шагнула,
И сердце злодея опять полыхнуло,
Проснулся дракон отобедать не прочь.
Но мир изменился, не просто испуг
В глазах юной девушки нынче увидеть,
Ее старый змей не решился обидеть,
Своей визитерше он сделался друг.
И стали они постоянно вдвоем.
Она приносила вина, мясо, хлеба,
А он на спине уносил ее в небо,
Где их ожидал звезд ночной водоем.
Но девушку стали искать по друзьям,
Звонить на мобильный, войска подключили,
И скоро с драконом ее разлучили,
Решив сдать чудовище местным властям.
Урандо Боросо неистов в бою,
Но что делать с танком, вертушкой, машиной,
Ведь это не рыцарь, не витязь с дружиной,
Тогда б показал он сноровку свою.
И все же Урандо Боросо взлетел.
Кружа и огнем сталь брони поливая,
Он быстро погиб, жар снарядов вбирая.
Таким стал последнего змея удел.
А девушка в церковь ушла на поклон.
Познавшим дракона в миру нету места,
Навечно его оставалась невестой.
Урандо Боросо - свирепый дракон.
* * *
Идейный бомж, герой застройки,
Забывший про парад планет,
Сумевший всё свести на нет,
Один лишь оказался стойкий
К размытым каменным мечтам,
Вдыхавший солнечный «Акдам»
В слиянье Аверон и Мойки.
Он выбрал путь и шел в Париж,
Где небо свету отвечает,
И всех бездомных привечает,
Играя отблесками крыш.
И город устриц и Шабли
Под теплым социальным пледом
Согрел клошаровы победы,
Забрав его с родной земли.
За пазухою у моста,
Обедая в кафе «Аврора»,
Он цель себе поставил скоро –
Прожить с пятидести до ста.
Но каждый день являлся Он –
Далекий крейсер легендарный,
Готовый смыть волной ударной
Такой реальный сладкий сон.
Идейный бомж, держась за стены,
Под заморозки в Рождество,
Бредя оправить естество,
Один лишь раз глотнувши пены
Упал, испачкав свой наряд,
Когда невзорванный снаряд
Влетел под мост на берег Сены.
* * *
Мне кажется, мы будем расставаться,
Ты даже не посмеешь ревновать.
Но струн у твоих парковых – шестнадцать,
Я всех их обещаю вспоминать.
Разрезаны бульварами дороги,
Разложены сирени лоскутки.
Ты это платье юной недотроги
Для будущих объятий сбереги.
Я знаю, что с тобою будет проще,
Да, ты всегда мне радовала глаз.
Но извините кудри тихой рощи,
Мне кажется, что я влюблен не в вас.
* * *
Я хочу содрать с тебя кожу
И с себя хочу содрать тоже,
Вот так, будто просто раздеться,
А потом разом вырвать сердце.
И твоё и своё взять в руки,
Два горячих, больших и упругих.
Подержав, поменять местами,
Ощутить в себе твоё пламя.
Ну а после – кричать глазами,
Целоваться, сплетясь губами,
Захлебнуться рубиновой кровью.
Вот это – заняться любовью!
* * *
Смотрю я в глаза божьей матери,
Прощенья не стану просить.
Ведь это ошибка создателя –
Позволить тебя полюбить.
Шестьсот километров разлуки
Меж центрами наших столиц
Связали мне накрепко руки,
Храня верность тел, память лиц.
И вот словно зверь в клетке бесится,
Я тщетно пытаюсь понять,
Как выдержать вечность двух месяцев,
Чтоб снова тебя смочь обнять.